«Это игра и эксперимент»
С 9 ноября по 3 декабря во «Флигеле» проходит персональная выставка Сергея Вахотина «Гляньки». Это — два десятка работ направления оп-арт. Мы отправились в гости к их автору, чтобы узнать, как иллюзии становятся искусством.
Сергей Вахотин практически безвыездно живёт в деревне. Поэтому и оп-арт у него – деревенский. Полина Вахотина, супруга художника и куратор экспозиции, придумала оформить работы не в классический багет, а в дранку — тонкие деревянные пластинки, оставшиеся от векового дома по соседству. В таком обрамлении графика наиболее точно передаёт атмосферу тёплого деревенского дома, в котором, кроме художника, живут коты Чорны и Джаггер (которому разрешено прыгать на кухонный стол, как и полагается настоящему рокеру) и собака Ясна, на книжных полках соседствуют «Сократические сочинения», «Пена дней» Бориса Виана и издание под названием «200 законов мироздания», из колонок звучат то блюз, то лекции Дробышевского, а по кухне разносится запах очень крепкого кофе…
— Давно вы в деревне живёте?
— Я бы сказал так: эмигрировал из города в 1983 году. Недалеко — из Ростова-на Дону в населённый пункт Недвиговка, где располагался археологический музей-заповедник Танаис. Так стал жить на развалинах древнего греческого города и занялся археологическими раскопками в составе разных экспедиций. Там мы познакомились с Полиной — она приехала на археологическую практику. С тех пор живу в сельской местности. Во Владимирскую область переехать в 2011 году, после травмы.
Я вообще мизантроп. В отдельности каждого человека можно любить, а вот всех вместе, когда их много, особенно в мегаполисе, в этих застроенных районах, с толкотнёй… Если есть возможность свалить из города и жить себе спокойно, надо так и делать.
— Выставка во «Флигеле» изначально не задумывалась как выставка?
— Нет, конечно. Я просто много рисовал в предыдущий год. У меня такая синусоида: несколько лет подряд рисую, а затем несколько лет подряд не рисую. А потом снова.
Это странным образом получилось. У меня в школе была двойка по рисованию. Я был легендарный нерисовальщик. А потом мы в восьмом классе с приятелем поспорили, что я смогу нарисовать его портрет. Все посмеялись, а я схватил карандаш, бумагу, какие-то пособия нашёл — и через три месяца работа была готова. Было не очень похоже, но все сказали: «Да, похож». И после этого как что-то прорвало.
Самая вершина моего рисования была, когда мы с Полиной в 1990 году делали в Доме культуры глухих во Владимире огромные фантазийные росписи по 100 квадратных метров. Это был полный форс-мажор. Нужно было сделать нечто удивительное, быстро, много и на пятиметровой высоте. В конце концов, наши удивительные росписи трудно было сдать приёмщикам. Они пришли, вытаращились с вопросом: «Это что такое?» Пришлось им рассказывать, что это моё образное видение альбома Pink Floyd The Dark Side of the Moon.
Чуть позже во Владимир эмигрировала группа художников из Казахстана, они устроили выставку современного искусства, и я в ней тоже поучаствовал со своими рисунками и кинетическими скульптурами. Нарисовал радугу, а потом поставил софит, пропустил его свет через призму и совместил таким образом, чтобы невозможно было отличить, где заканчивается свет и начинается цвет. Были пластинки со свивающейся-развивающейся спиралью. Такой прибор называется фенакистископ. Для этой выставки я хочу сделать одну из его разновидностей — заоскоп. Если получится, я сделаю гифку вручную — не электронную, а механическую.
— Откуда у вас тяга к объединению физики и искусства?
— Я всегда увлекался разными иллюзиями — как обмануть человеческий мозг, какие нужны ходы, чтобы сделать для человека несуществующее реальным и наоборот. Одно из направлений, которое мне всегда нравилось — это оп-арт. Два художника, которые очень сильно сидят во мне — Вазарели и Эшер. Они оба хорошо знали типы геометрических построений. Я пользуюсь теми же приёмами и в этом абсолютно вторичен или даже третичен.
— Что в этом — эксперимент, игра или воздействие на людей?
— Больше игра, но и эксперимент. Есть такой эффект — «буба — кики». Провели исследования: попросили людей, говорящих на разных языках мира, назвать, какая из двух фигур «кики», а какая «буба». И 90% говорят, что «кики» — острая, а «буба» — мягкая. Это тоже игра — и с языком, и с восприятием. Я этот эффект знаю и понимаю, что мозг плавное и острое воспринимает совершенно по-разному. Вот, у меня есть рисунки «буба» и рисунки «кики».
— Это несколько расходится с общепринятой идеей, что художник изливает свои чувства.
— Ой, да ладно, я вообще не вкладываю никаких чувств. Хотите смыслов – берите и ищите (смеётся). Наделяйте любым смыслом любой мой бред, потому что это всё равно бред. Нет, смысл есть, но он неясен даже мне.
А по поводу мнения, что художник пытается что-то выразить: ну да, может быть. Я одно время работал санитаром в психиатрической клинике и собирал коллекцию рисунков людей с отклонениями — да, заметно, где у кого какая болезнь. Я тайком выносил работы, потому что за этими рисунками охотился и психиатрический психолог, он их изучал, а потом мы сговорились. Но настоящий художник может обдурить кого угодно.
— А вообще кто вы по профессии?
— Я никто. Я вечный дилетант. У меня есть несколько рабочих профессий. Например, я считался неплохим каменщиком-дикарщиком. Хорошо обрабатывал камень и даже делал небольшие скульптуры. Я занимался тем, что раньше называлось раньше благоустройством и озеленением, а теперь это «ландшафтный дизайн». Около четверти века активно участвовал в археологических раскопках, побывал более чем в полусотне экспедиций. Учился в университете некоторое время на философа. Работал на заводе, имел дело с механизмами. Мечтал стать кузнецом, но помешало слабое зрение.
— Выставка «Гляньки» — что это за работы и откуда они взялись?
— Примерно год назад меня спрашивают: «Вахотин! Тебе чего подарить на день рождения?» Я подумал-подумал и попросил много чёрных гелевых ручек. Мне подарили три пачки. Я такой: «О! круто! Бумаги дофига, ручек дофига, мягких карандашей дуром, а делать мне всё равно нечего». Включаю какую-нибудь забавную лекцию или музыку — и давай карандашом по бумаге водить. Это что-то вроде автоматического письма. В голове есть некая динамика, и через вяло шевелящийся организм она как-то доходит до руки. И я черчу эти линии, какие-то образы, символы, «буба» и «кики», ощущения, которые воспринимаю из внешнего мира. Какое есть настроение — такое и изобразил. Если нет настроения, то и рисунков нет.
Есть некоторые волны. Например, вспоминаю: «о! Дудлы!» Понарисовал дудлов (от англ. doodle — «каракули», — Прим.авт), надоело — вспомнил про зентанглы (структурированные узоры. – Прим.авт). Надоело – что-нибудь другое нарисую. Листал новости, парусный корабль попался — нарисовал парусник. Но у меня есть особенность стилистики: стараюсь рисовать одной линией, не отрывая руки.
— Кому, по-вашему, выставка будет интересна?
— Никому (шутит). Просто учтите: она ни для кого, без смысла. Эти работы я назвал — как-то мне пришло — «гляньки». Эти рисунки не требуют глубоких раздумий. Пришёл — глянул, скользнул взглядом. Но если очень хочешь приписать смысл — припиши.
Ырк Мурочкина
Сергей Вахотин практически безвыездно живёт в деревне. Поэтому и оп-арт у него – деревенский. Полина Вахотина, супруга художника и куратор экспозиции, придумала оформить работы не в классический багет, а в дранку — тонкие деревянные пластинки, оставшиеся от векового дома по соседству. В таком обрамлении графика наиболее точно передаёт атмосферу тёплого деревенского дома, в котором, кроме художника, живут коты Чорны и Джаггер (которому разрешено прыгать на кухонный стол, как и полагается настоящему рокеру) и собака Ясна, на книжных полках соседствуют «Сократические сочинения», «Пена дней» Бориса Виана и издание под названием «200 законов мироздания», из колонок звучат то блюз, то лекции Дробышевского, а по кухне разносится запах очень крепкого кофе…
— Давно вы в деревне живёте?
— Я бы сказал так: эмигрировал из города в 1983 году. Недалеко — из Ростова-на Дону в населённый пункт Недвиговка, где располагался археологический музей-заповедник Танаис. Так стал жить на развалинах древнего греческого города и занялся археологическими раскопками в составе разных экспедиций. Там мы познакомились с Полиной — она приехала на археологическую практику. С тех пор живу в сельской местности. Во Владимирскую область переехать в 2011 году, после травмы.
Я вообще мизантроп. В отдельности каждого человека можно любить, а вот всех вместе, когда их много, особенно в мегаполисе, в этих застроенных районах, с толкотнёй… Если есть возможность свалить из города и жить себе спокойно, надо так и делать.
— Выставка во «Флигеле» изначально не задумывалась как выставка?
— Нет, конечно. Я просто много рисовал в предыдущий год. У меня такая синусоида: несколько лет подряд рисую, а затем несколько лет подряд не рисую. А потом снова.
Это странным образом получилось. У меня в школе была двойка по рисованию. Я был легендарный нерисовальщик. А потом мы в восьмом классе с приятелем поспорили, что я смогу нарисовать его портрет. Все посмеялись, а я схватил карандаш, бумагу, какие-то пособия нашёл — и через три месяца работа была готова. Было не очень похоже, но все сказали: «Да, похож». И после этого как что-то прорвало.
Самая вершина моего рисования была, когда мы с Полиной в 1990 году делали в Доме культуры глухих во Владимире огромные фантазийные росписи по 100 квадратных метров. Это был полный форс-мажор. Нужно было сделать нечто удивительное, быстро, много и на пятиметровой высоте. В конце концов, наши удивительные росписи трудно было сдать приёмщикам. Они пришли, вытаращились с вопросом: «Это что такое?» Пришлось им рассказывать, что это моё образное видение альбома Pink Floyd The Dark Side of the Moon.
Чуть позже во Владимир эмигрировала группа художников из Казахстана, они устроили выставку современного искусства, и я в ней тоже поучаствовал со своими рисунками и кинетическими скульптурами. Нарисовал радугу, а потом поставил софит, пропустил его свет через призму и совместил таким образом, чтобы невозможно было отличить, где заканчивается свет и начинается цвет. Были пластинки со свивающейся-развивающейся спиралью. Такой прибор называется фенакистископ. Для этой выставки я хочу сделать одну из его разновидностей — заоскоп. Если получится, я сделаю гифку вручную — не электронную, а механическую.
— Откуда у вас тяга к объединению физики и искусства?
— Я всегда увлекался разными иллюзиями — как обмануть человеческий мозг, какие нужны ходы, чтобы сделать для человека несуществующее реальным и наоборот. Одно из направлений, которое мне всегда нравилось — это оп-арт. Два художника, которые очень сильно сидят во мне — Вазарели и Эшер. Они оба хорошо знали типы геометрических построений. Я пользуюсь теми же приёмами и в этом абсолютно вторичен или даже третичен.
— Что в этом — эксперимент, игра или воздействие на людей?
— Больше игра, но и эксперимент. Есть такой эффект — «буба — кики». Провели исследования: попросили людей, говорящих на разных языках мира, назвать, какая из двух фигур «кики», а какая «буба». И 90% говорят, что «кики» — острая, а «буба» — мягкая. Это тоже игра — и с языком, и с восприятием. Я этот эффект знаю и понимаю, что мозг плавное и острое воспринимает совершенно по-разному. Вот, у меня есть рисунки «буба» и рисунки «кики».
— Это несколько расходится с общепринятой идеей, что художник изливает свои чувства.
— Ой, да ладно, я вообще не вкладываю никаких чувств. Хотите смыслов – берите и ищите (смеётся). Наделяйте любым смыслом любой мой бред, потому что это всё равно бред. Нет, смысл есть, но он неясен даже мне.
А по поводу мнения, что художник пытается что-то выразить: ну да, может быть. Я одно время работал санитаром в психиатрической клинике и собирал коллекцию рисунков людей с отклонениями — да, заметно, где у кого какая болезнь. Я тайком выносил работы, потому что за этими рисунками охотился и психиатрический психолог, он их изучал, а потом мы сговорились. Но настоящий художник может обдурить кого угодно.
— А вообще кто вы по профессии?
— Я никто. Я вечный дилетант. У меня есть несколько рабочих профессий. Например, я считался неплохим каменщиком-дикарщиком. Хорошо обрабатывал камень и даже делал небольшие скульптуры. Я занимался тем, что раньше называлось раньше благоустройством и озеленением, а теперь это «ландшафтный дизайн». Около четверти века активно участвовал в археологических раскопках, побывал более чем в полусотне экспедиций. Учился в университете некоторое время на философа. Работал на заводе, имел дело с механизмами. Мечтал стать кузнецом, но помешало слабое зрение.
— Выставка «Гляньки» — что это за работы и откуда они взялись?
— Примерно год назад меня спрашивают: «Вахотин! Тебе чего подарить на день рождения?» Я подумал-подумал и попросил много чёрных гелевых ручек. Мне подарили три пачки. Я такой: «О! круто! Бумаги дофига, ручек дофига, мягких карандашей дуром, а делать мне всё равно нечего». Включаю какую-нибудь забавную лекцию или музыку — и давай карандашом по бумаге водить. Это что-то вроде автоматического письма. В голове есть некая динамика, и через вяло шевелящийся организм она как-то доходит до руки. И я черчу эти линии, какие-то образы, символы, «буба» и «кики», ощущения, которые воспринимаю из внешнего мира. Какое есть настроение — такое и изобразил. Если нет настроения, то и рисунков нет.
Есть некоторые волны. Например, вспоминаю: «о! Дудлы!» Понарисовал дудлов (от англ. doodle — «каракули», — Прим.авт), надоело — вспомнил про зентанглы (структурированные узоры. – Прим.авт). Надоело – что-нибудь другое нарисую. Листал новости, парусный корабль попался — нарисовал парусник. Но у меня есть особенность стилистики: стараюсь рисовать одной линией, не отрывая руки.
— Кому, по-вашему, выставка будет интересна?
— Никому (шутит). Просто учтите: она ни для кого, без смысла. Эти работы я назвал — как-то мне пришло — «гляньки». Эти рисунки не требуют глубоких раздумий. Пришёл — глянул, скользнул взглядом. Но если очень хочешь приписать смысл — припиши.
Ырк Мурочкина
